Что мы строим: единую гражданскую нацию или конгломерат народов?
Интервью с директором Института национальной стратегии Михаилом Ремизовым (РИА "Регионы России")
РР: Михаил Витальевич, какой, на ваш взгляд, должна быть российская национальная политика? Нужно ли нам министерство национальной политики?
Первая причина моего скепсиса состоит в том, что в ситуации, когда адекватность государственной политики в этой сфере вызывает сомнения, пассивность для него гораздо лучше, чем активность. Отсутствие стратегии как таковой предпочтительнее, чем ложная или противоречивая стратегия.
Вторая причина заключается в следующем. Дело в том, что та структура, о которой сегодня говорит Путин в своей статье «Россия: национальный вопрос», если она будет создана, станет своего рода площадкой для взаимодействия бюрократии с диаспорами. Площадкой для лоббизма диаспор и национальных республик. А интересы национального большинства – о котором власть, вроде бы, впервые за долгое время вспомнила (я имею в виду все ту же статью премьера) – там адекватно представлены не будут. Просто потому, что на сегодняшний день легитимной, признанной модели представительства таких интересов просто не существует.
В отличие от этнических меньшинств, русские юридически лишены права создавать национально-культурные автономии – а это мощный организационный инструмент, позволяющий получать поддержку государства. Не существует русской организации, аналогичной, положим, «всемирным конгрессам» татар, башкир, чеченцев, черкесов и т.д. ВРНС (Всемирный русский народный собор) подчеркнуто дистанцирован от выполнения этой роли, как и РПЦ в целом. Я помню состоявшуюся в минувшем году встречу Путина с представителями национальных организаций. В рамках этой встречи один из участников спросил Путина: почему же не представлены русские организации? Почему национальная политика обсуждается в отсутствие представителей крупнейшего, коренного народа? Единственное, что мог бы на это ответить Путин: «Их представляю я». Но он так не ответил. Да и не мог ответить, поскольку это противоречит официальной концепции «наднациональности власти».
Вот и получается, что у русских нет ни тех механизмов, которые обеспечивают права этнических меньшинств (общественных организаций, лобби, культурных и территориальных автономий), ни главного инструмента реализации прав большинства – собственного национального государства, в котором сама государственная власть была бы проекцией политического самоопределения титульной нации.
В этих условиях любая «ведомственная» национальная политика будет только усугублять эффект непредставленности большинства.
Третья причина заключается в том, что большая часть проблем, ассоциирующихся с национальным вопросом, должна решаться не в «ведомственной» национальной сфере, а на уровне базовых структур и функций государства. Таких, как массовое образование. Сейчас наша школа несостоятельна как инструмент формирования нации. Де-факто эта функция даже с нее в какой-то степени снята. Другой пример – полиция, в широком смысле слова. Лично я считаю, что на ближайшие годы главной организацией по решению национального вопроса должно было бы стать управление по борьбе с организованной преступностью, в том числе – этнической. А между тем, у нас в структуре МВД расформировали подразделения по борьбе с оргпреступностью в целом и этнической в частности.
РР: Несмотря на то, что «этническая преступность» – устоявшийся термин в криминалистике.
М.Р.: Вот именно. Тем более, сам Путин сказал, что вопрос противодействия этнической преступности – это вопрос национальной безопасности, а не только правопорядка. Если бы ее подавление стало реальным государственным приоритетом, это дало бы несравнимо больший эффект в смысле снятия напряженности, чем условный Миннац или условный совет по делам национальностей. Последние приведут лишь к формированию, точнее, к расширению этнического административного рынка, на котором торгуются этнические различия и этнические преференции.
РР: Это будет фактором дезинтеграции?
М.Р.: Да. Таким же, каким в свое время была советская политика по национальному вопросу, которая зачастую искусственно взращивала амбиции этнических меньшинств и превращала их в «нации», со своей письменностью и историографией, интеллигенцией и административным лобби. Ну и, разумеется, со своими амбициями, которые сыграли немалую роль в распаде СССР. Одновременно было стремление создать новую историческую общность, своего рода советскую политическую нацию. Но эти два стремления противоречили друг другу. Это противоречие унаследовала и Российская Федерация. Я имею в виду противоречие между принципом «многонациональности» государства, с одной стороны, и планами строительства единой гражданской нации – с другой. Гражданская нация потому так и называется, что она состоит из граждан, а не из кланов, сословий или других наций. Наша власть не может определиться – либо мы строим гражданскую нацию, либо некий конгломерат народов.
РР: Это вопрос национальной идентичности, так? Если на основе единого культурного стандарта формируется некая идентичность, она может дополняться историческим прошлым отдельных народов, но основой остается гражданское сознание?
М.Р.: Да, но при полном понимании того, что гражданское сознание само, в свою очередь, неотделимо от общности культуры и истории. Гражданские нации, как правило, формируются вокруг вполне определенного этнокультурного ядра. В нашем случае – это ядро русское. Наша проблема – это не дефицит толерантности, а дефицит усилий по интеграции. Я имею в виду интеграцию общества на базе русской национальной культуры и русской исторической идентичности. Никакой другой сопоставимой основы для «общегражданской» идентичности у нас просто нет.
РР: А инициатива по осуществлению этих интеграционных усилий должна исходить отпредставителей общества или государства?
М.Р.: «Национальные идеи» как своего рода матрицы идентичности традиционно вырабатываются националистической интеллигенцией. Думаю, мы здесь не исключение. Что касается государства, то сегодня оно в значительной степени дискредитировало себя как нациестроитель. Во всем, что касается вопросов применения «мягкой силы» (soft power), оно не внушает доверия. Государству следует оставить тот сектор ответственности в национальном вопросе, который касается «жесткой силы» – это та самая полиция, непроницаемость границы для нелегальной иммиграции и наркотрафика и т.д. А вот «формировать мировоззрение», как это звучит в статье Путина, нашему государству просто не по силам и, я бы сказал, не по рангу. Если оно возьмется за это, то результаты будут так же плачевны, как результаты госзаказа в патриотическом кинематографе.
РР: Кстати, а какие вопросы национальной политики затрагивались на встрече с Путиным?
М.Р.: Путина явно заботит эта тема. И дискуссия по ней была довольно оживленной. Могу перечислить некоторые моменты.
Есть проблема особенностей партийной и вообще публичной политики в национальных республиках. Премьер несколько раз прямо и косвенно возвращался к вопросу о том, какое преломление в этнических регионах получат нынешние политические реформы – выборность губернаторов и новое законодательство о партиях. И вопросов здесь пока больше, чем ответов.
Есть вопрос о статусе русских в России, и он был ему задан. Хотя в своей статье Путин говорит о том, что русские – государствообразующий народ «по факту», он против правовой фиксации этого факта в конституции или конституционном законе. Точнее, он выражает сильные сомнения насчет того, не возникнет ли в этом случае у других народов «ощущения второсортности». Сомнения лично мне не вполне понятные. Ведь все крупные народы РФ, кроме русских, уже имеют свою государственность в виде национальных республик. Кроме того, наличие титульной нации и титульной культуры в государстве никак не отменяет равенства гражданских прав для людей любого происхождения.
Есть вопрос массовой иммиграции. Мы уже подходим к той точке невозврата, которую в свое время прошли европейцы, когда вчерашние гастарбайтеры остаются навсегда, перевозят семьи, необратимо меняя уклад жизни и облик страны. Премьер справедливо назвал это «новым великим переселением народов». Но адекватно ли государство этому вызову? На мой взгляд, минимально необходимым условием адекватности – и я сказал об этом в ходе встречи – является введение визового режима с государствами Средней Азии и Закавказья. С точки зрения Путина, такой шаг влечет за собой слишком большие геополитические издержки, но возможны другие меры, о которых, собственно, он уже говорил в статье и на коллегии ФМС (уголовная ответственность злостным нарушителям миграционного режима, борьба с организаторами незаконной миграции и т.д.).
Есть вопрос о правилах предоставления гражданства. Распад СССР сделал русских крупнейшим разделенным народом в Европе. Но государственная политика не учитывает этот факт. На встрече звучал вопрос о том, что предоставление гражданства русским соотечественникам должно быть облегченным, по сути, автоматическим. Насколько я понял, отторжения эта мысль не вызывает. Но о переводе ее в практическую плоскость речь пока не идет.
Наконец, есть общая, базовая проблема качества государства. Довольно низкого, как мы понимаем. Для народов, которые сохранили догосударственные формы социальной связи – клановые, родоплеменные – разложение государства не катастрофа. Возникают даже некие дополнительные возможности. А вот для этносов в продвинутой фазе цивилизации – т.е., в нашем случае, в основном, для русских и русифицированных – это как раз катастрофа. Те, кто живет вне клановой структуры, нуждается в нормальном суде и полиции. Те, кто живет вне системы координат традиционного общества, нуждается в том, чтобы безотказно работали современные институты социализации – школа, армия, государственная служба и т.д. Т.е. кризис государства – это в т.ч. этническая проблема государствообразующего народа. Пусть и между строк, но понимание этого обстоятельства присутствовало в разговоре, когда шла речь об ощущении незащищенности перед этнической преступностью, которое есть у современного горожанина, или о депопуляции в коренных русских регионах.
В целом, есть ощущение, что власть уже готова обсуждать острые проблемы в сфере национальных отношений и осознает многие из них. Но пока далека от осознания системных решений.
РР: А решение может быть только системным?
М.Р.: Наверное, да. В том смысле, что, прежде чем обсуждать меры национальной политики, мы должны решить для себя, политикой чьей нации она является. Сегодня наша власть намерена в очередной раз создавать «новую историческую общность», игнорируя давно сложившуюся историческую общность русской нации. На мой взгляд, национальная политика России будет иметь смысл лишь как политика этой пока непризнанной общности.
РР: Речь идет, фактически, о выработке национальной идеи?
М.Р.: Ну, как сказать? У каждого исторического народа есть национальная идея-минимум и национальная идея-максимум. Национальная идея-минимум – это идея собственного дома, своего национального государства, к которой все рано или поздно приходят. А национальная идея-максимум – это представить дом своего народа также и как дом Бога. Это не только русская идея о народе-богоносце. Когда в Москве пишут о «третьем Риме», в Англии пишут о «новом Израиле», во Франции о «христианнейшей» монархии и так далее. Религиозно-окрашенное мессианство характерно для всех амбициозных народов.
Источник
Комментариев нет:
Отправить комментарий