Почему Россия такая огромная? Стало ли это результатом того, что внешняя политика России была агрессивной, или причиной были объективные геополитические условия? Какую роль в территориальной экспансии сыграла концепция "Москва - Третий Рим"? Об этом в своей статье пишет историк Николай Никитин. Здесь приводится краткий конспект этой работы.
Россия поражает воображение своими необъятными просторами. Занимая одну шестую суши на Земле, она сегодня остается самым большим государством в мире, что обычно объясняется ее имперскими амбициями, которые зародились еще на заре образования Московского государства и проявились в политике собирания земель, проводимой на протяжении многих столетий. В литературе существует множество дефиниций и трактовок понятия «империя», но они часто не учитывают специфику отдельных стран и прежде всего — России.
Официально Россия была провозглашена империей в 1721 г., после победоносного завершения Северной войны, однако этот акт стал лишь одним (пусть и самым важным) из цепи событий, которые привели к формированию огромного евразийского государства с названием Российская империя. Ее предыстория уходит в гораздо более отдаленные времена, из которых самым важным рубежом считается середина XVI в., когда были присоединены к Русскому государству ранее независимые от него государственные образования — Казанское и Астраханское «царства».
Великое княжество Московское, ставшее ядром единого Русского государства, а затем и Российской империи, сложилось к середине XV в. и в основных своих границах включало владимиро-суздальские земли Волжско-Окского междуречья, а также белозерские, костромские и устюжские к северу от Волги. Эта территория занимала всего 430 тыс. кв. км. За годы правления Ивана III (1462-1505) и его сына Василия III (1505-1533) Москва объединила под своей властью практически все русские земли, и размеры единого Русского государства составили уже 2,8 млн кв. км, а население, по разным данным, увеличилось с 2 до 5-6 млн человек. Вряд ли кто-нибудь тогда мог предположить, что этому молодому государственному образованию через пару столетий суждено увеличиться во много раз (в начале XIX в. России принадлежало около 20 млн кв. км). В первой четверти XVI в. ничто не предвещало бурного и грандиозного роста Московской Руси. Едва оправившись от Ордынского ига, она оказалась на далекой периферии «цивилизованного мира» и, по сравнению с большинством других стран Восточной и Северной Европы, находилась в незавидном положении. Русское государство разместилось между Ледовитым океаном на севере, Швецией и Ливонским орденом на западе, Великим княжеством Литовским на юго-западе и возникшими на развалинах Золотой Орды татарскими ханствами на востоке, юго-востоке и юге. Геополитические интересы Руси и ее ближайших соседей были диаметрально противоположны, поэтому враждебное окружение являлось для нее практически постоянным внешнеполитическим фактором.
Показательно высказывание барона Августина Майерберга, австрийского посла в России в 1661-1662 гг.: «Обширное Московское государство почти отовсюду опоясано воинственными народами, не терпящими покоя, и окружено их завистью и ненавистью» 1. И это противостояние усугубляло то обстоятельство, что по экономическому потенциалу, численности и плотности населения Русское государство XVI в. уступало как ведущим европейским странам, так и главным геополитическим соперникам из числа соседей.
Золотая орда и ее "осколки"
Самая серьезная внешнеполитическая угроза для русских земель со времен Киевской Руси исходила от Степи. Это соседство постоянно ставило страну перед проблемой борьбы за сохранение государственной независимости и опасностью физического уничтожения народа. К XVI в. эта многовековая борьба приобрела новые очертания: главную опасность для Русского государства стали представлять «осколки» некогда могущественной Золотой Орды и прежде всего — самые «острые» из них: ханства Крымское и Казанское, которые изматывали Русь бесконечными опустошительными набегами. В XV-XVI вв. отношения «Великой Степи» к Руси изменились мало. «Иго» в 1480 г. формально пало, но татарские ханства и Ногайская Орда продолжали бесконечные набеги на Русь, порой нанося сильнейшие удары по жизненно важным центрам страны.
В первой половине XVI в. в летописях, разрядных книгах и дипломатических документах упоминается о 43 крымских походах на русские земли и около 40 казанских. Нападениям крымцев подвергались районы Алексина, Белёва, Боровска, Воротынска, Каширы, Коломны, Мценска, Одоева, Рыльска, Рязани, Стародуба. Казанские татары разоряли не только близкие к ним нижегородские земли, но и весьма отдаленные места — пермские, устюжские, вятские, галицкие, костромские, вологодские, муромские, владимирские и др. — от бассейна реки Сухона до окраин Московской области.
Актовый материал и писцовые книги содержат прямые указания на разграбления и сожжения русских сел и деревень в ходе этих набегов, на убийства и угон в плен русского населения. А приграничная с Казанским ханством полоса шириной в несколько сот километров по линии Мещера — Муром — Нижний Новгород — Унжа — Вятка — Пермь была настолько опустошена набегами, что даже после ликвидации «казанской опасности» потребовались долгие годы на ее повторное освоение.
В 1571 г. войска крымского хана сожгли Москву, в следующем году при новом набеге их с большим трудом удалось разбить на подступах к русской столице, но ни политическое подчинение Руси наследникам Золотой Орды, ни простое опустошение русских земель не являлись главной целью татарских вторжений. Не имея возможности вновь покорить Русь, татарские правители стремились лишь поживиться путем примитивного грабежа — «вывоза» и «вывода» с ее территории материальных ценностей, «полона» и домашнего скота.
В те времена основой хозяйственной жизни Крыма было кочевое скотоводство, малопродуктивное и находившееся в большой зависимости от урожаев кормов. В неурожайные годы начинался настоящий голод. Выход из хозяйственных затруднений крымские феодалы искали не в развитии производительных сил страны, а в организации набегов на соседние страны, вымогательстве дани. Без этих "вливаний" чужого богатства Крымское ханство не могло существовать. Подобная ситуация оставалась неизменной и в XVIII веке, побуждая татар к продолжению своих набегов.
Отечественные историки отмечают, что в набеги за невольниками и скотом выходили почти все мужчины перекопской и ногайской орд. Многочисленный ясырь и дань с соседей были гордостью и признаком боевой доблести как рядовых крымских воинов, так и феодальной верхушки. В то же время специализация в охоте за невольниками отвлекала население от производительного труда, последствием чего были периодические голодовки и нищета,что опять же приводило к необходимости организации новых облав за полоном.
Поволжье в этом отношении не уступало Крыму. В середине XVI в. на территории Казанского ханства находилось большое количество русских рабов, но это была лишь часть захваченного казанцами «полона». Уведенные в рабство русские на несколько столетий стали ходовым товаром на невольничьих рынках Крыма, Средней Азии, Турции, Северной Африки.
Казанское ханство экономически было более развито, чем ханство Крымское, но набеговая система и для него была удобной дополнительной «статьей дохода», поскольку обходилась минимальными потерями и затратами. Русской стороне было крайне трудно держать оборону против такого противника, как мобильное, высокоманевренное конное войско татар, особенно если эти набеги коордировались централизовано. Плотность населения в Русском государстве была ниже всякого критического уровня, а протяженность границ — огромна, и собрать в месте очередного татарского вторжения нужное количество войск оказывалось весьма трудным, часто просто невозможным делом.
Татары обычно старались уклоняться от столкновений с регулярными войсками, обходили стороной сильные крепости и обрушивались главным образом на беззащитные села и деревни. Перед подобной тактикой в то время пасовали многие государства. Вот как ее характеризует российский историк В. Артамонов применительно к Крымскому ханству: «Хорошая военная организация полукочевого феодального государства в сочетании с дисциплиной и высокими боевыми качествами воинов... давали возможность совершать броски до Люблина, Москвы и даже походы в Восточную Пруссию, Венгрию, Азербайджан и Месопотамию. К XVII в. крымцы до такого совершенства отработали тактику массовых облав на рабов, что ни оборонительная система Русского государства и Речи Посполитой, ни система военной самозащиты Войск Донского и Запорожского не могли полностью предотвращать угоны населения. Чтобы ограничить размеры этого бедствия, 5-6-миллионная Россия, 8-10-миллионная Речь Посполитая и 5-6-миллионный Иран, не говоря уже о подвассальных Черкесии или Молдавии, были вынуждены расходовать средства не только на оборону, но и на денежные выплаты ханству, население которого во второй половине XVII в. составляло 250-300 тыс. ("Перекопская орда") и до 707 тыс. человек вместе с ногайцами и черкесами» 2. «Сторожевая» и «станичная» служба, призванная оповещать население о начавшихся набегах, могла более или менее эффективно действовать на южной, «степной» окраине Русского государства, на восточной же, покрытой лесами, ее организовать было гораздо труднее, особенно если учесть, что Казань располагалась ближе к русским пределам, чем Крым, и не случайно в дошедших до нас литературных произведениях XVI в. казанская опасность ставилась выше, чем исходящая от «перекопского царя».
Ясно, что многовековую проблему татарских набегов нельзя было решить, используя лишь тактику «пассивной обороны». Рано или поздно Русскому государству надо было переходить к обороне «активной», предполагающей наступление на врага, перенос боевых действий на вражескую территорию и полное ее подчинение. Русь долго копила силы для этого шага, но сделала его лишь в середине XVI в. казанским походом Ивана Грозного, исчерпав возможности решить вопрос о безопасности своих восточных границ дипломатическими методами, через установление вассальной зависимости Казани от Москвы, и оказавшись перед прямой угрозой образования антирусского мусульманского союза.
Общая внешнеполитическая ситуация для Руси к концу XVI в. точно и наглядно обрисована в 1574 г., в ответе Ивана Грозного крымскому послу, требовавшему отдать Казань и Астрахань. Царь сказал, что против русских «ныне одна сабля — Крым», а если отдать требуемое, то тогда «другая сабля будет Казанская земля, третья сабля Астороханская, четвертая нагаи, а толко Литва не помиритца, ино пятая сабля будет» 3. «Крымская сабля» для России еще долго оставалась, пожалуй, самой «острой». Ликвидировать постоянно исходящую из Крыма угрозу удалось лишь через два столетия, причем ценой колоссальных усилий и жертв.
Россия и Запад
Арнольд Тойнби в книге «Цивилизация перед судом истории» подчеркивал, что, воспользовавшись ослаблением Руси, наши «западные соседи» не преминули «отрезать от нее и присоединить к западному христианскому миру западные русские земли в Белоруссии и на Украине»; что «западные завоевания средневекового периода отразились на внутренней жизни России и на ее отношениях с западными обидчиками»; что именно «Москва была форпостом на пути возможной очередной западной агрессии». «Если мы посмотрим на столкновение между Россией и Западом глазами историка, а не журналиста, — заключает Тойнби, — то увидим, что буквально целые столетия вплоть до 1945 г. у русских были все основания глядеть на Запад с не меньшим подозрением, чем мы сегодня смотрим на Россию» 4.
Действительно, столетиями фактически прикрывая Европу от опустошительных набегов и нашествий с востока, Россия и с ее стороны встречала в основном лишь враждебное к себе отношение. До XVIII в. Россия не только не входила в «клуб великих держав», но сама являлась объектом территориальных притязаний с их стороны и, по представлениям жителей Западной Европы, вообще не являлась европейской страной (последней в этом ряду на востоке считалась Польша). Более того, в начале XVI в. «Московия» попала в разряд «открываемых» европейцами стран, а русские вместе с аборигенами малоизвестных регионов и континентов стали предметом небескорыстного этнографического изучения.
Показательна позиция польского короля Сигизмунда III. В 1611-1612 гг. в переписке с римским папой и европейскими монархами он, убеждая «мировую общественность» в правомерности своих действий в «Московии», сравнивал их с походами испанцев в Африке и Америке, а русских называл дикарями, подобными африканским и индейским племенам, и врагами всего христианского мира 5. Широкое распространение в Речи Посполитой получили идеи, согласно которым раз «несколько сот испанцев победили несколько сот тысяч индейцев», то и «московитов» будет покорить несложно, ибо они «вряд ли храбрее индейцев». В связи с этим планировалось создание на русской территории укрепленных польских поселений, и в качестве образца таковых брались португальские крепости в Северной Африке. Но опасность существованию Русского государства исходила в то время не только от ближних европейских соседей.
В 1612 г. английский Государственный совет рассматривал предложение о захвате земель между Архангельском и Волгой или об установлении английского протектората над водным путем до Каспия. Выгоды от этого предприятия сопоставлялись с теми, что были получены вследствие открытия Колумбом Вест-Индии. В середине XVII в. после Вестфальского мира его творцы по-прежнему не признавали Россию равным себе партнером и относили ее к «варварским державам», которые им предстоит осваивать наряду с империей Моголов и Китаем 6.
Отсутствие выходов к морям, определявшим в XV-XVIII вв. основные направления европейской торговли, действительно создавало серьезные проблемы для экономического и культурного развития молодого Русского государства. У государств, отрезавших Русь от морей, всегда была возможность устанавливать для нее экономическую блокаду, не пропускать через свою территорию к «московитам» нужных им специалистов. А после того, как во время Смуты начала XVII в. Швеция лишила Россию последнего участка балтийского побережья (у Финского залива), король Густав-Адольф заявил: «Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни одной даже лодки». Он считал, что дать России возможность получить выход к морю, было бы «крупнейшей политической ошибкой» 7. Но главное, отрезанная от морей страна не имела столь развитых внешнеторговых связей и соответственно столь же высоких доходов от них, как большинство стран Европы. Ненормальность такого положения особенно болезненно воспринял Петр I, придававший огромное значение развитию торговли, рассматривая ее как основу могущества государства и благосостояния его подданных.
В России ситуацию усугубляло то обстоятельство, что основными статьями экспорта, помимо ценных мехов, являлись весьма «объемные» и сравнительно дешевые товары (лес, смола, поташ, лен, пенька, зерно, шерсть), торговля которыми приносила хороший доход лишь при их транспортировке морским путем на больших судах. Для России из-за отсутствия выходов к морям экспорт этих товаров оставался по большей части недоступным.
Объективная неизбежность борьбы России за приобретение морских побережий была ясна даже такому ее недоброжелателю, как Карлу Марксу. «Ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком отдаленном от моря положении, в каком первоначально находилось государство Петра Великого, — писал он в своей "Секретной дипломатии", — никогда ни одна нация не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья и устья ее рек были от нее оторваны; Россия не могла оставлять устье Невы, этого естественного выхода для продукции северной России, в руках шведов, так же как устья Дона, Днепра и Буга и Керченский пролив в руках кочевых татарских разбойников...» 8.
У истоков империи: факторы географические и геополитические
По сравнению с ведущими европейскими странами природно-климатические условия на Руси были крайне неблагоприятными: лесистость, заболоченность, отсутствие ценных полезных ископаемых, низкое плодородие почв, суровая и долгая зима, оставляющая на полевые работы крайне мало времени. Предельно короткий сельскохозяйственный цикл, рискованность земледелия вследствие неустойчивости климата (частых весенних заморозков и т. п.), низкая продуктивность животноводства из-за слабой кормовой базы — все это сужало возможности интенсивного развития сельскохозяйственного производства и предопределило на многие столетия его низкий по сравнению с другими европейскими странами уровень и низкую доходность (объем совокупного прибавочного продукта).
Каким же образом страна, находившаяся в столь неблагоприятных климатических, экономических и внешнеполитических условиях, смогла сложиться в могучее государство, в империю? «Потрясает острота и драматизм ситуации, — обращается к истокам Российской империи историк А. Левандовский. — Русь загнана в "медвежий угол" — суглинки, болота, дремучие леса. Климат — ни с чем не сравнимый. Нет выхода к морям, природные богатства — скудны. И все это зажато между двумя жерновами — Литвой и Золотой Ордой... Когда оцениваешь эту ситуацию, то поражает не столько то, какой ценой за империю было заплачено... а то, что обретение независимости и государственности вообще оказалось возможным!» А объяснение этому феномену дается следующее: «Не было ни чуда, ни подарка. За все надо было платить. Западноевропейские государства создавались за счет излишков — за счет роста городов, торговли, производства, тесных экономических связей. У нас же империя сложилась на такой бедности и экономической пустоте, что... остается поражаться, как это вообще получилось. Плата (или расплата) была совершенно особой: свобода... Выбор был лишь такой: либо несвобода и империя, либо свобода (уровня Новгородской республики) и потеря не только национальной, но и этнической самостоятельности, растворение в чуждой стихии» 9.
Вынужденная милитаризация русской жизни и жесткая монархическая форма правления, утвердившаяся на Руси, вполне обоснованно требовали больших жертв со стороны личности ради общего дела — защиты от внешнего врага. Ускоренная централизация страны еще до создания в ней соответствующих экономических предпосылок также являлась средством национальной защиты и выживания в тяжелых условиях. Из всех функций государства внешнеполитическая всегда была на Руси самой важной, но и в других сферах жизни русского общества роль государства была чрезвычайно велика. Отсюда — тяжелые последствия, как для внешнеполитического, так и для внутреннего положения страны тех периодов, когда происходило ослабление российской государственности.
Тип государства определяется совокупностью множества разнородных факторов: географическими условиями, особенностями хозяйственного развития, социальной структуры и социальных отношений, внешнеполитической обстановкой и военными задачами, господствующей религией, уровнем культуры и т. д. В России эта совокупность факторов обусловила формирование и длительное существование не только жесткой, авторитарной системы правления, но и крайне жестких форм социальных отношений. Поскольку в XVI-XVII вв. русская армия содержалась главным образом за счет земельных пожалований, а служба «с земли» требовала большого числа зависимых от землевладельца рабочих рук, их нехватка в редконаселенной стране, усугубляемая оттоком населения на колонизируемые окраины, предопределила установление и упрочение в центре страны крепостнических порядков.
Почему империя стала "российской"?
Суровые природно-климатические условия главным образом и обуславливали территориальную экспансию России . Совокупный прибавочный продукт увеличивался почти целиком за счет роста численности рабочих рук, то есть за счет прироста земледельческого населения и освоения новых пространств при экстенсивном характере земледелия. Отсюда и возникала экономическая необходимость постоянный колонизации новых территорий с последующей миграцией населения на юг, восток и юго-восток страны. Поэтому полная драматизма политика русских государей по отношению к своим соседям отнюдь не была вызвана какой-то изначально свойственной России особой агрессивностью, а диктовалась неумолимыми тенденциями внутреннего развития, стремлением увеличить и площадь пашен, и людские ресурсы. Объективные условия плотной заселенности Европы открывали для русских лишь путь на Юг, Юго-восток и Восток Евразийского континента, путь опасный, трудный, но единственно возможный.
Почему же ее ядром стало Великое княжество Московское, а, скажем, не Великое княжество Литовское или не Казанское ханство, которые тоже проводили в XV-XVI вв. активную экспансионистскую политику? Главная причина складывания именно Российской (а не «Литовской», «Польской» или «Казанской») империи в том, что необходимость в широкомасштабной активной обороне у России была гораздо больше, чем у ее соседей-соперников, ибо Москва должна была практически одновременно держать три «фронта», три направления обороны, в то время как Литва и Казань — максимум два. Отсюда и большая степень «милитаризации» России.
В то же время и возможность организации широкомасштабной активной обороны у Руси была большей, чем у ее ближайших соседей. Ослабление, а затем и свержение ордынского ига дали ей несколько десятилетий экономического подъема, средства от которого были направлены главным образом на укрепление военной мощи. А объединение всех русских земель вокруг Москвы и тот сложившийся на Руси к середине XV в. политический строй, о котором шла речь выше, позволяли в гораздо большей степени, чем в таких государствах, как Великое княжество Литовское и, позднее, Речь Посполитая, концентрировать силы и средства в одном кулаке. Формы и способы правления в государствах, возникших на развалинах Золотой Орды, тоже не отличались мягкостью, но не стали столь же эффективными, как на Руси. Татарские государственные системы были слабее русской. Ханства раздирались внутренними противоречиями и, в отличие от русских княжеств XV в., не смогли объединиться, несмотря на общность религии, этническое родство и близость интересов.
Немаловажно и такое обстоятельство: поскольку природно-климатические условия (в частности, плодородие почв) в «Литве» и Казанском «царстве» были благоприятнее, чем на Руси, территориальная экспансия этих ее соперников не подкреплялась столь же сильными колонизационными потоками, как в Русском государстве, т. е. фактически не получала массовой поддержки населения. Кроме того, русские, благодаря своим связям с Западной Европой, имели перед татарами важные преимущества в использовании передовой военной техники.
Наконец, фактор из разряда геополитических, резко отличающий экспансионистские возможности русского государства от польско-литовского. На востоке — главной зоне территориального расширения России в XVI- XVII вв. — ее серьезными противниками были лишь осколки Золотой Орды. Разорвав их цепь, русские вплоть до Дальнего Востока не встречали столь сильного сопротивления своему продвижению, как ранее, и поэтому восточное направление территориальной экспансии России надолго стало для нее основным. У Великого княжества Литовского и Польши, чьим восточным соседом была Русь, такой возможности для экспансии на восток не имелось, хотя они многократно пытались раздвинуть свои границы «от моря до моря».
Однако при этом остается открытым вопрос: из какого же источника черпали энергию и героизм русские люди, раздвигая пределы своего Отечества на юг, восток и запад в течение четырех столетий?
Территориальная экспансия России: причины, поводы и цели
Существует точка зрения, согласно которой созданию империй непременно должна предшествовать более или менее четко сформулированная «имперская идея». При этом существует принципиальные различия между экспансией «неимперских» и «имперских» государств. Первые прекращают экспансию при утрате прямого экономического или политического смысла, в то время как «имперская логика” превращает экспансию в самоценное предприятие, способное компенсировать любые возможные материальные издержки культурно-символическими достижениями. Возникновение естественных препятствий к расширению территории ведет не к свертыванию интервенционистской активности, а к ее предельному наращиванию — поскольку любая преграда дискредитирует вселенские притязания государства.
Что же касается непосредственно России, то, по мнению ряда исследователей московские цари считали себя преемниками византийской государственности и потому стремились превратить свою страну «в расчищенное светлое пространство на земле», которое было призвано расширять свои пределы и включать в границы Православного царства все новые и новые страны. Подобные заключения в отношении России выглядят слишком умозрительными, чтобы всерьез принимать их.
Даже если предположить, что к XVI в. Россия осознавала себя единственной в мире истинно православной державой, то из этого осознания совсем не обязательно должна вытекать идея мирового господства, подчинения себе всех стран и народов с последующим их обращением в православие. Во всяком случае, историки не обнаруживают, несмотря на тщательные поиски, не только широкого распространения, но и самого наличия экспансионистских идей на Руси до начала ее территориальной экспансии.
Пресловутая теория «Москва — Третий Рим», сформулированная монахом Филофеем около 1510 г., стала широко известна благодаря усилиям современных нам историков, философов и политиков, часто связывающих ее с имперской идеологией. Однако серьезные исследователи давно пришли к выводу, что она ни в момент своего возникновения, ни позднее не служила идеологическим обоснованием внешней политики Российского государства. Как показывают последние (в том числе зарубежные) исследования, эта теория имела хождение главным образом среди книжников, да и в их интерпретации отнюдь не выражала претензии на мировое господство России и носила не столько политический, сколько богословский характер.
Слабое подобие экспансионистских идей можно обнаружить в русском обществе в более поздний период, когда гигантское расширение территории Русского государства уже состоялось.
В ряде так называемых Сибирских летописей, написанных в первой половине XVII в., главной целью похода Ермака (80-е годы XVI в.) названо «очищение» сибирских земель от власти «окаянных бусурман». На Земском соборе 1653 г. как одна из причин войны с Польшей называлось притеснение ею на Украине православного населения. В «чине венчания» на царство Федора Алексеевича (1676 г.), составленном московским патриархом Иоакимом и Новоспасским архимандритом Игнатием (Римским-Корсаковым), Россия фигурирует как единственное в мире православное царство и зародыш Царства Божия на земле, призванного охватить со временем всю вселенную. Однако пока историками не приведено убедительных доказательств того, что производные от таких «установок» идеи приобрели, в конце концов, характер государственной доктрины, официальной идеологии, которая содержала бы четко сформулированные притязания на мировое господство, на завоевание и подчинение всех (или «только» сопредельных) стран и народов.
В российской практике «идеологическое обеспечение» завоеваний давалось либо задним числом, с целью обоснования правомерности уже совершенного (как, например, осуждение Москвой «Лютеровой ереси» в разгар Ливонской войны), либо носило характер поиска поводов для развязывания военных действий (говорилось о нарушении прежних мирных договоренностей, об «обидах» приграничным жителям, послам, оскорблении личности самого государя и т. п.), но к подлинным причинам экспансии все это, как правило, имело слабое отношение.
Из числа идей, якобы взятых на вооружение творцами российской внешней политики, надо, несомненно, исключить и «политическую установку» на «собирание земель Золотой Орды». Такую «цель», равно как и стремление представить себя наследниками монгольских ханов, часто, но чисто умозрительно приписывали Москве так называемые евразийцы и многие западные историки. Настоящие причины военной экспансии России в каждом конкретном случае оказываются и прозрачнее, и глубже тех, что ей подчас без должных доказательств приписывают. Они были сугубо конкретны, а в XVI- XVII вв. и довольно скромны, ибо часто определялись элементарной борьбой за выживание.
На пике военной славы России, при Екатерине II, ее внешнеполитическая доктрина превратилась в идею имперского могущества, выражаясь в претензии на великодержавную внешнюю политику, в готовности к «распространению пределов великого государства», к продолжению «праведно начатых войн» и т. д. Но она так и не стала законченной, проработанной теорией, а являлась гибкой концепцией, по которой все войны России считались «праведными». Для их оправдания могли упоминаться «исконные» западнорусские земли, оскорбление «латинами» православных жителей Польши и т. п., но когда для оправдания наступательной политики не находилось убедительных аргументов, она развертывалась и без идеологических обоснований.
Даже такой, казалось бы, сугубо экономический мотив, как установление контроля за главной водной транспортной артерией Восточной Европы, был тесно увязан с нуждами обороны, ибо Волга в своем среднем и особенно нижнем течении имела большое военно-стратегическое значение, предоставляя возможность либо объединять, либо, напротив, разделять силы противников Руси на восточных и юго-восточных рубежах. Позднее немаловажным стимулом экспансии явилась необходимость в новых землях для размещения на них служилых людей. Связь этой меры с задачами обороны страны также очевидна.
При выяснении причин территориального роста России нельзя обойти вниманием и сторонников теории «благоприятных обстоятельств», согласно которой Россия шла к новым границам, как только для этого подворачивался удобный, с точки зрения ее правителей, случай, а также мнение тех историков, которые указывают на личную заинтересованность честолюбивых представителей правящей элиты в завоеваниях, приносящих им славу, укрепление международного авторитета, награды и т. п.
Отрицать роль субъективных факторов в истории, конечно, нельзя, однако трудно себе представить, чтобы они определяли внешнюю политику какой-либо страны на протяжении многих столетий. История не знает таких примеров. А для выяснения главных причин территориальной экспансии России вполне достаточно тех объективных обстоятельств, о которых шла речь выше.
В условиях постоянной военной опасности являлось неизбежным отвлечение на нужды обороны страны большей части получаемого в стране совокупного прибавочного продукта, замедлявшее темпы ее социально-экономического развития, и высокий уровень ее милитаризации в целом. Российское государство с момента своего возникновения практически постоянно находилось в весьма сложной внешнеполитической ситуации, порой ставившей под сомнение само его существование, и не могло себе позволить такую «роскошь», как долгосрочные и четко сформулированные экспансионистские цели.
Римляне открыто претендовали на то, чтобы их государство стало единственным во вселенной, совпадающим по своим размерам со всем цивилизованным миром. Аналогичной была и китайская имперская традиция. Создатели кочевых империй верили в данное им Небом (Тэнгри) божественное предназначение покорить весь мир. В России отвлеченные идеи, подразумевающие экспансию ради экспансии, просто не могли прижиться. Приоритетные внешнеполитические задачи, стоявшие перед правящими кругами России, в каждый исторический период, в каждый конкретный промежуток времени были сугубо конкретными и разными, определяясь сцепкой вполне конкретных, наиболее актуальных в тот или иной момент обстоятельств.
Так, до 1517-1521 гг., когда еще действовал заключенный Иваном III дружественный договор с Крымским ханством, во внешней политике Москвы ведущим было западное и юго-западное направления («Литва»). С 1521 г. до начала Ливонской войны приоритетным для Русского государства являлось восточное и южное направления внешней политики. От Ливонской войны до Смуты Россия вынуждена была вернуться к решению внешнеполитических задач, стоявших перед ней еще в конце XV в., и прежде всего, стремилась вернуть земли, захваченные Речью Посполитой. В 30-40-х годах XVII в. западное направление внешней политики вновь сменяется на южное, что диктовалось необходимостью сосредоточить все силы для отражения татарских нападений. Снижение татарской активности на юге позволило в 50-е годы XVII в. опять переориентироваться на запад, где одной из самых приоритетных задач стала борьба за Украину. Одновременно происходил мощный рывок на восток — в Сибирь. Во второй половине XVII в. вплоть до Азовских походов Петра I внешняя политика России была главным образом ориентирована на юг и юго-запад. Принципиально геополитическая ситуация изменилась с началом Северной войны, когда Петр I угадал наиболее благоприятный момент для нового поворота внешнеполитической активности России на запад — в связи с неизбежным крахом авантюристической политики Карла XII.
Об имперской специфике России
Эмоциональность в подходах к этому вопросу не должна, однако, служить препятствием к выявлению в имперской истории России как сугубо специфического, в корне отличающего ее от других современных ей империй, так и общего с ними. Сам факт значительного расширения территории государства никак не выделяет Россию из числа не только империй, но и вообще государственных образований эпохи феодализма — времени, когда Российская империя зарождалась и складывалась.
Низкий уровень развития производительных сил и экстенсивный характер экономики в «традиционном обществе» не позволяет государству успешно развиваться, не расширяясь территориально, в том числе за счет соседей, и чем оно моложе, тем, как правило, большей военной активностью отличается. Никогда не прекращалась на нашей планете и борьба за природные ресурсы. Естественно, что «чужие» территории в борьбе за «место под солнцем» захватывала и Россия, однако попытки представить ее самым крупным в мировой истории «захватчиком» не выдерживают критики, ибо опровергаются простейшими арифметическими подсчетами, которые свидетельствуют, что Россия отнюдь не была «рекордсменом» по аннексиям, и если сравнивать размеры территорий, присоединенных к основному «государственному ядру» ее и других европейских государств, то даже за период до 1914 г. она в этом отношении уступала таким странам, как Великобритания, Испания, Португалия, Бельгия, Германия. Да и великодержавные амбиции у русских никогда не были столь же велики, как, например, у англичан, которые в XVI в. заявляли, что Бог — англичанин, а в XIX в. считали, что «Англия должна быть первой среди наций и руководить человечеством...» 10. Тезис о превосходстве англичан над другими народами (как и тезис о «бремени белого человека») проходил красной нитью в сочинениях даже либерально настроенных британских ученых второй половины XIX в. 11
Причины трактовки внешней политики России как однозначно агрессивной и захватнической кроются, видимо, не только в политической предвзятости или недостаточности знаний конкретно-исторического материала об обстоятельствах русской территориальной экспансии, но и в том, что историю Российской империи многие исследователи рассматривают сквозь призму хорошо им известных реалий европейской политики и видят аналогии там, где их, несмотря на внешнее сходство, по сути нет. Так, понятие «безопасность границ» в XVI, XVII и даже в XVIII вв. могло оказаться несопоставимым на Западе и в России. Западноевропейские страны не страдали столь длительное время, как Россия, от вражеских набегов, разорявших не только окраины, но и центральные районы государств и в течение столетий наводнявших невольничьи рынки «ближнего зарубежья» сотнями тысяч угнанных в рабство представителей «имперообразующего этноса».
Беспристрастной или хотя бы более взвешенной оценке российской внешней политики, вероятно, мешает и то обстоятельство, что события многовековой давности оцениваются многими нашими коллегами с современных морально-этических позиций, чем серьезно нарушается один из основополагающих принципов объективного исследования — принцип историзма. Отсюда и подход с одними и теми же мерками к русским завоеваниям XVI-XVII вв. и более позднего времени, и явное злоупотребление терминологией из современного политического лексикона с негативным оценочным подтекстом. В связи с этим уместно вспомнить, что, например, относительно понимания термина «агрессия», широко употребляемого западными историками при характеристике действий средневековой России (его, впрочем, любят использовать и многие российские ученые — главным образом при оценках политики других государств), не могли прийти к единому мнению ни Лига Наций, ни ООН. Одно это требует большой осмотрительности при переносе подобных понятий в глубь веков. Когда речь идет о далеком прошлом, желательно все же избегать клише, вызывающих слишком современные ассоциации.
Россия поражает воображение своими необъятными просторами. Занимая одну шестую суши на Земле, она сегодня остается самым большим государством в мире, что обычно объясняется ее имперскими амбициями, которые зародились еще на заре образования Московского государства и проявились в политике собирания земель, проводимой на протяжении многих столетий. В литературе существует множество дефиниций и трактовок понятия «империя», но они часто не учитывают специфику отдельных стран и прежде всего — России.
В этой работе под империей понимается крупное и централизованное государство, отличающееся полиэтничностью, поликонфессиональностью, неравномерностью социально-экономического развития отдельных частей своей территории, включающее в свой состав ранее независимые государственные образования и стремящееся проводить имперскую политику.
Официально Россия была провозглашена империей в 1721 г., после победоносного завершения Северной войны, однако этот акт стал лишь одним (пусть и самым важным) из цепи событий, которые привели к формированию огромного евразийского государства с названием Российская империя. Ее предыстория уходит в гораздо более отдаленные времена, из которых самым важным рубежом считается середина XVI в., когда были присоединены к Русскому государству ранее независимые от него государственные образования — Казанское и Астраханское «царства».
Великое княжество Московское, ставшее ядром единого Русского государства, а затем и Российской империи, сложилось к середине XV в. и в основных своих границах включало владимиро-суздальские земли Волжско-Окского междуречья, а также белозерские, костромские и устюжские к северу от Волги. Эта территория занимала всего 430 тыс. кв. км. За годы правления Ивана III (1462-1505) и его сына Василия III (1505-1533) Москва объединила под своей властью практически все русские земли, и размеры единого Русского государства составили уже 2,8 млн кв. км, а население, по разным данным, увеличилось с 2 до 5-6 млн человек. Вряд ли кто-нибудь тогда мог предположить, что этому молодому государственному образованию через пару столетий суждено увеличиться во много раз (в начале XIX в. России принадлежало около 20 млн кв. км). В первой четверти XVI в. ничто не предвещало бурного и грандиозного роста Московской Руси. Едва оправившись от Ордынского ига, она оказалась на далекой периферии «цивилизованного мира» и, по сравнению с большинством других стран Восточной и Северной Европы, находилась в незавидном положении. Русское государство разместилось между Ледовитым океаном на севере, Швецией и Ливонским орденом на западе, Великим княжеством Литовским на юго-западе и возникшими на развалинах Золотой Орды татарскими ханствами на востоке, юго-востоке и юге. Геополитические интересы Руси и ее ближайших соседей были диаметрально противоположны, поэтому враждебное окружение являлось для нее практически постоянным внешнеполитическим фактором.
Золотая орда и ее "осколки"
Самая серьезная внешнеполитическая угроза для русских земель со времен Киевской Руси исходила от Степи. Это соседство постоянно ставило страну перед проблемой борьбы за сохранение государственной независимости и опасностью физического уничтожения народа. К XVI в. эта многовековая борьба приобрела новые очертания: главную опасность для Русского государства стали представлять «осколки» некогда могущественной Золотой Орды и прежде всего — самые «острые» из них: ханства Крымское и Казанское, которые изматывали Русь бесконечными опустошительными набегами. В XV-XVI вв. отношения «Великой Степи» к Руси изменились мало. «Иго» в 1480 г. формально пало, но татарские ханства и Ногайская Орда продолжали бесконечные набеги на Русь, порой нанося сильнейшие удары по жизненно важным центрам страны.
В первой половине XVI в. в летописях, разрядных книгах и дипломатических документах упоминается о 43 крымских походах на русские земли и около 40 казанских. Нападениям крымцев подвергались районы Алексина, Белёва, Боровска, Воротынска, Каширы, Коломны, Мценска, Одоева, Рыльска, Рязани, Стародуба. Казанские татары разоряли не только близкие к ним нижегородские земли, но и весьма отдаленные места — пермские, устюжские, вятские, галицкие, костромские, вологодские, муромские, владимирские и др. — от бассейна реки Сухона до окраин Московской области.
Актовый материал и писцовые книги содержат прямые указания на разграбления и сожжения русских сел и деревень в ходе этих набегов, на убийства и угон в плен русского населения. А приграничная с Казанским ханством полоса шириной в несколько сот километров по линии Мещера — Муром — Нижний Новгород — Унжа — Вятка — Пермь была настолько опустошена набегами, что даже после ликвидации «казанской опасности» потребовались долгие годы на ее повторное освоение.
В 1571 г. войска крымского хана сожгли Москву, в следующем году при новом набеге их с большим трудом удалось разбить на подступах к русской столице, но ни политическое подчинение Руси наследникам Золотой Орды, ни простое опустошение русских земель не являлись главной целью татарских вторжений. Не имея возможности вновь покорить Русь, татарские правители стремились лишь поживиться путем примитивного грабежа — «вывоза» и «вывода» с ее территории материальных ценностей, «полона» и домашнего скота.
В те времена основой хозяйственной жизни Крыма было кочевое скотоводство, малопродуктивное и находившееся в большой зависимости от урожаев кормов. В неурожайные годы начинался настоящий голод. Выход из хозяйственных затруднений крымские феодалы искали не в развитии производительных сил страны, а в организации набегов на соседние страны, вымогательстве дани. Без этих "вливаний" чужого богатства Крымское ханство не могло существовать. Подобная ситуация оставалась неизменной и в XVIII веке, побуждая татар к продолжению своих набегов.
Отечественные историки отмечают, что в набеги за невольниками и скотом выходили почти все мужчины перекопской и ногайской орд. Многочисленный ясырь и дань с соседей были гордостью и признаком боевой доблести как рядовых крымских воинов, так и феодальной верхушки. В то же время специализация в охоте за невольниками отвлекала население от производительного труда, последствием чего были периодические голодовки и нищета,что опять же приводило к необходимости организации новых облав за полоном.
Поволжье в этом отношении не уступало Крыму. В середине XVI в. на территории Казанского ханства находилось большое количество русских рабов, но это была лишь часть захваченного казанцами «полона». Уведенные в рабство русские на несколько столетий стали ходовым товаром на невольничьих рынках Крыма, Средней Азии, Турции, Северной Африки.
Казанское ханство экономически было более развито, чем ханство Крымское, но набеговая система и для него была удобной дополнительной «статьей дохода», поскольку обходилась минимальными потерями и затратами. Русской стороне было крайне трудно держать оборону против такого противника, как мобильное, высокоманевренное конное войско татар, особенно если эти набеги коордировались централизовано. Плотность населения в Русском государстве была ниже всякого критического уровня, а протяженность границ — огромна, и собрать в месте очередного татарского вторжения нужное количество войск оказывалось весьма трудным, часто просто невозможным делом.
Татары обычно старались уклоняться от столкновений с регулярными войсками, обходили стороной сильные крепости и обрушивались главным образом на беззащитные села и деревни. Перед подобной тактикой в то время пасовали многие государства. Вот как ее характеризует российский историк В. Артамонов применительно к Крымскому ханству: «Хорошая военная организация полукочевого феодального государства в сочетании с дисциплиной и высокими боевыми качествами воинов... давали возможность совершать броски до Люблина, Москвы и даже походы в Восточную Пруссию, Венгрию, Азербайджан и Месопотамию. К XVII в. крымцы до такого совершенства отработали тактику массовых облав на рабов, что ни оборонительная система Русского государства и Речи Посполитой, ни система военной самозащиты Войск Донского и Запорожского не могли полностью предотвращать угоны населения. Чтобы ограничить размеры этого бедствия, 5-6-миллионная Россия, 8-10-миллионная Речь Посполитая и 5-6-миллионный Иран, не говоря уже о подвассальных Черкесии или Молдавии, были вынуждены расходовать средства не только на оборону, но и на денежные выплаты ханству, население которого во второй половине XVII в. составляло 250-300 тыс. ("Перекопская орда") и до 707 тыс. человек вместе с ногайцами и черкесами» 2. «Сторожевая» и «станичная» служба, призванная оповещать население о начавшихся набегах, могла более или менее эффективно действовать на южной, «степной» окраине Русского государства, на восточной же, покрытой лесами, ее организовать было гораздо труднее, особенно если учесть, что Казань располагалась ближе к русским пределам, чем Крым, и не случайно в дошедших до нас литературных произведениях XVI в. казанская опасность ставилась выше, чем исходящая от «перекопского царя».
Ясно, что многовековую проблему татарских набегов нельзя было решить, используя лишь тактику «пассивной обороны». Рано или поздно Русскому государству надо было переходить к обороне «активной», предполагающей наступление на врага, перенос боевых действий на вражескую территорию и полное ее подчинение. Русь долго копила силы для этого шага, но сделала его лишь в середине XVI в. казанским походом Ивана Грозного, исчерпав возможности решить вопрос о безопасности своих восточных границ дипломатическими методами, через установление вассальной зависимости Казани от Москвы, и оказавшись перед прямой угрозой образования антирусского мусульманского союза.
Общая внешнеполитическая ситуация для Руси к концу XVI в. точно и наглядно обрисована в 1574 г., в ответе Ивана Грозного крымскому послу, требовавшему отдать Казань и Астрахань. Царь сказал, что против русских «ныне одна сабля — Крым», а если отдать требуемое, то тогда «другая сабля будет Казанская земля, третья сабля Астороханская, четвертая нагаи, а толко Литва не помиритца, ино пятая сабля будет» 3. «Крымская сабля» для России еще долго оставалась, пожалуй, самой «острой». Ликвидировать постоянно исходящую из Крыма угрозу удалось лишь через два столетия, причем ценой колоссальных усилий и жертв.
Россия и Запад
Арнольд Тойнби в книге «Цивилизация перед судом истории» подчеркивал, что, воспользовавшись ослаблением Руси, наши «западные соседи» не преминули «отрезать от нее и присоединить к западному христианскому миру западные русские земли в Белоруссии и на Украине»; что «западные завоевания средневекового периода отразились на внутренней жизни России и на ее отношениях с западными обидчиками»; что именно «Москва была форпостом на пути возможной очередной западной агрессии». «Если мы посмотрим на столкновение между Россией и Западом глазами историка, а не журналиста, — заключает Тойнби, — то увидим, что буквально целые столетия вплоть до 1945 г. у русских были все основания глядеть на Запад с не меньшим подозрением, чем мы сегодня смотрим на Россию» 4.
Действительно, столетиями фактически прикрывая Европу от опустошительных набегов и нашествий с востока, Россия и с ее стороны встречала в основном лишь враждебное к себе отношение. До XVIII в. Россия не только не входила в «клуб великих держав», но сама являлась объектом территориальных притязаний с их стороны и, по представлениям жителей Западной Европы, вообще не являлась европейской страной (последней в этом ряду на востоке считалась Польша). Более того, в начале XVI в. «Московия» попала в разряд «открываемых» европейцами стран, а русские вместе с аборигенами малоизвестных регионов и континентов стали предметом небескорыстного этнографического изучения.
Показательна позиция польского короля Сигизмунда III. В 1611-1612 гг. в переписке с римским папой и европейскими монархами он, убеждая «мировую общественность» в правомерности своих действий в «Московии», сравнивал их с походами испанцев в Африке и Америке, а русских называл дикарями, подобными африканским и индейским племенам, и врагами всего христианского мира 5. Широкое распространение в Речи Посполитой получили идеи, согласно которым раз «несколько сот испанцев победили несколько сот тысяч индейцев», то и «московитов» будет покорить несложно, ибо они «вряд ли храбрее индейцев». В связи с этим планировалось создание на русской территории укрепленных польских поселений, и в качестве образца таковых брались португальские крепости в Северной Африке. Но опасность существованию Русского государства исходила в то время не только от ближних европейских соседей.
В 1612 г. английский Государственный совет рассматривал предложение о захвате земель между Архангельском и Волгой или об установлении английского протектората над водным путем до Каспия. Выгоды от этого предприятия сопоставлялись с теми, что были получены вследствие открытия Колумбом Вест-Индии. В середине XVII в. после Вестфальского мира его творцы по-прежнему не признавали Россию равным себе партнером и относили ее к «варварским державам», которые им предстоит осваивать наряду с империей Моголов и Китаем 6.
Отсутствие выходов к морям, определявшим в XV-XVIII вв. основные направления европейской торговли, действительно создавало серьезные проблемы для экономического и культурного развития молодого Русского государства. У государств, отрезавших Русь от морей, всегда была возможность устанавливать для нее экономическую блокаду, не пропускать через свою территорию к «московитам» нужных им специалистов. А после того, как во время Смуты начала XVII в. Швеция лишила Россию последнего участка балтийского побережья (у Финского залива), король Густав-Адольф заявил: «Теперь без нашего позволения русские не могут выслать ни одной даже лодки». Он считал, что дать России возможность получить выход к морю, было бы «крупнейшей политической ошибкой» 7. Но главное, отрезанная от морей страна не имела столь развитых внешнеторговых связей и соответственно столь же высоких доходов от них, как большинство стран Европы. Ненормальность такого положения особенно болезненно воспринял Петр I, придававший огромное значение развитию торговли, рассматривая ее как основу могущества государства и благосостояния его подданных.
В России ситуацию усугубляло то обстоятельство, что основными статьями экспорта, помимо ценных мехов, являлись весьма «объемные» и сравнительно дешевые товары (лес, смола, поташ, лен, пенька, зерно, шерсть), торговля которыми приносила хороший доход лишь при их транспортировке морским путем на больших судах. Для России из-за отсутствия выходов к морям экспорт этих товаров оставался по большей части недоступным.
Объективная неизбежность борьбы России за приобретение морских побережий была ясна даже такому ее недоброжелателю, как Карлу Марксу. «Ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком отдаленном от моря положении, в каком первоначально находилось государство Петра Великого, — писал он в своей "Секретной дипломатии", — никогда ни одна нация не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья и устья ее рек были от нее оторваны; Россия не могла оставлять устье Невы, этого естественного выхода для продукции северной России, в руках шведов, так же как устья Дона, Днепра и Буга и Керченский пролив в руках кочевых татарских разбойников...» 8.
У истоков империи: факторы географические и геополитические
По сравнению с ведущими европейскими странами природно-климатические условия на Руси были крайне неблагоприятными: лесистость, заболоченность, отсутствие ценных полезных ископаемых, низкое плодородие почв, суровая и долгая зима, оставляющая на полевые работы крайне мало времени. Предельно короткий сельскохозяйственный цикл, рискованность земледелия вследствие неустойчивости климата (частых весенних заморозков и т. п.), низкая продуктивность животноводства из-за слабой кормовой базы — все это сужало возможности интенсивного развития сельскохозяйственного производства и предопределило на многие столетия его низкий по сравнению с другими европейскими странами уровень и низкую доходность (объем совокупного прибавочного продукта).
Каким же образом страна, находившаяся в столь неблагоприятных климатических, экономических и внешнеполитических условиях, смогла сложиться в могучее государство, в империю? «Потрясает острота и драматизм ситуации, — обращается к истокам Российской империи историк А. Левандовский. — Русь загнана в "медвежий угол" — суглинки, болота, дремучие леса. Климат — ни с чем не сравнимый. Нет выхода к морям, природные богатства — скудны. И все это зажато между двумя жерновами — Литвой и Золотой Ордой... Когда оцениваешь эту ситуацию, то поражает не столько то, какой ценой за империю было заплачено... а то, что обретение независимости и государственности вообще оказалось возможным!» А объяснение этому феномену дается следующее: «Не было ни чуда, ни подарка. За все надо было платить. Западноевропейские государства создавались за счет излишков — за счет роста городов, торговли, производства, тесных экономических связей. У нас же империя сложилась на такой бедности и экономической пустоте, что... остается поражаться, как это вообще получилось. Плата (или расплата) была совершенно особой: свобода... Выбор был лишь такой: либо несвобода и империя, либо свобода (уровня Новгородской республики) и потеря не только национальной, но и этнической самостоятельности, растворение в чуждой стихии» 9.
Вынужденная милитаризация русской жизни и жесткая монархическая форма правления, утвердившаяся на Руси, вполне обоснованно требовали больших жертв со стороны личности ради общего дела — защиты от внешнего врага. Ускоренная централизация страны еще до создания в ней соответствующих экономических предпосылок также являлась средством национальной защиты и выживания в тяжелых условиях. Из всех функций государства внешнеполитическая всегда была на Руси самой важной, но и в других сферах жизни русского общества роль государства была чрезвычайно велика. Отсюда — тяжелые последствия, как для внешнеполитического, так и для внутреннего положения страны тех периодов, когда происходило ослабление российской государственности.
Тип государства определяется совокупностью множества разнородных факторов: географическими условиями, особенностями хозяйственного развития, социальной структуры и социальных отношений, внешнеполитической обстановкой и военными задачами, господствующей религией, уровнем культуры и т. д. В России эта совокупность факторов обусловила формирование и длительное существование не только жесткой, авторитарной системы правления, но и крайне жестких форм социальных отношений. Поскольку в XVI-XVII вв. русская армия содержалась главным образом за счет земельных пожалований, а служба «с земли» требовала большого числа зависимых от землевладельца рабочих рук, их нехватка в редконаселенной стране, усугубляемая оттоком населения на колонизируемые окраины, предопределила установление и упрочение в центре страны крепостнических порядков.
Почему империя стала "российской"?
Суровые природно-климатические условия главным образом и обуславливали территориальную экспансию России . Совокупный прибавочный продукт увеличивался почти целиком за счет роста численности рабочих рук, то есть за счет прироста земледельческого населения и освоения новых пространств при экстенсивном характере земледелия. Отсюда и возникала экономическая необходимость постоянный колонизации новых территорий с последующей миграцией населения на юг, восток и юго-восток страны. Поэтому полная драматизма политика русских государей по отношению к своим соседям отнюдь не была вызвана какой-то изначально свойственной России особой агрессивностью, а диктовалась неумолимыми тенденциями внутреннего развития, стремлением увеличить и площадь пашен, и людские ресурсы. Объективные условия плотной заселенности Европы открывали для русских лишь путь на Юг, Юго-восток и Восток Евразийского континента, путь опасный, трудный, но единственно возможный.
Почему же ее ядром стало Великое княжество Московское, а, скажем, не Великое княжество Литовское или не Казанское ханство, которые тоже проводили в XV-XVI вв. активную экспансионистскую политику? Главная причина складывания именно Российской (а не «Литовской», «Польской» или «Казанской») империи в том, что необходимость в широкомасштабной активной обороне у России была гораздо больше, чем у ее соседей-соперников, ибо Москва должна была практически одновременно держать три «фронта», три направления обороны, в то время как Литва и Казань — максимум два. Отсюда и большая степень «милитаризации» России.
В то же время и возможность организации широкомасштабной активной обороны у Руси была большей, чем у ее ближайших соседей. Ослабление, а затем и свержение ордынского ига дали ей несколько десятилетий экономического подъема, средства от которого были направлены главным образом на укрепление военной мощи. А объединение всех русских земель вокруг Москвы и тот сложившийся на Руси к середине XV в. политический строй, о котором шла речь выше, позволяли в гораздо большей степени, чем в таких государствах, как Великое княжество Литовское и, позднее, Речь Посполитая, концентрировать силы и средства в одном кулаке. Формы и способы правления в государствах, возникших на развалинах Золотой Орды, тоже не отличались мягкостью, но не стали столь же эффективными, как на Руси. Татарские государственные системы были слабее русской. Ханства раздирались внутренними противоречиями и, в отличие от русских княжеств XV в., не смогли объединиться, несмотря на общность религии, этническое родство и близость интересов.
Немаловажно и такое обстоятельство: поскольку природно-климатические условия (в частности, плодородие почв) в «Литве» и Казанском «царстве» были благоприятнее, чем на Руси, территориальная экспансия этих ее соперников не подкреплялась столь же сильными колонизационными потоками, как в Русском государстве, т. е. фактически не получала массовой поддержки населения. Кроме того, русские, благодаря своим связям с Западной Европой, имели перед татарами важные преимущества в использовании передовой военной техники.
Наконец, фактор из разряда геополитических, резко отличающий экспансионистские возможности русского государства от польско-литовского. На востоке — главной зоне территориального расширения России в XVI- XVII вв. — ее серьезными противниками были лишь осколки Золотой Орды. Разорвав их цепь, русские вплоть до Дальнего Востока не встречали столь сильного сопротивления своему продвижению, как ранее, и поэтому восточное направление территориальной экспансии России надолго стало для нее основным. У Великого княжества Литовского и Польши, чьим восточным соседом была Русь, такой возможности для экспансии на восток не имелось, хотя они многократно пытались раздвинуть свои границы «от моря до моря».
Однако при этом остается открытым вопрос: из какого же источника черпали энергию и героизм русские люди, раздвигая пределы своего Отечества на юг, восток и запад в течение четырех столетий?
Территориальная экспансия России: причины, поводы и цели
Существует точка зрения, согласно которой созданию империй непременно должна предшествовать более или менее четко сформулированная «имперская идея». При этом существует принципиальные различия между экспансией «неимперских» и «имперских» государств. Первые прекращают экспансию при утрате прямого экономического или политического смысла, в то время как «имперская логика” превращает экспансию в самоценное предприятие, способное компенсировать любые возможные материальные издержки культурно-символическими достижениями. Возникновение естественных препятствий к расширению территории ведет не к свертыванию интервенционистской активности, а к ее предельному наращиванию — поскольку любая преграда дискредитирует вселенские притязания государства.
Что же касается непосредственно России, то, по мнению ряда исследователей московские цари считали себя преемниками византийской государственности и потому стремились превратить свою страну «в расчищенное светлое пространство на земле», которое было призвано расширять свои пределы и включать в границы Православного царства все новые и новые страны. Подобные заключения в отношении России выглядят слишком умозрительными, чтобы всерьез принимать их.
Даже если предположить, что к XVI в. Россия осознавала себя единственной в мире истинно православной державой, то из этого осознания совсем не обязательно должна вытекать идея мирового господства, подчинения себе всех стран и народов с последующим их обращением в православие. Во всяком случае, историки не обнаруживают, несмотря на тщательные поиски, не только широкого распространения, но и самого наличия экспансионистских идей на Руси до начала ее территориальной экспансии.
Пресловутая теория «Москва — Третий Рим», сформулированная монахом Филофеем около 1510 г., стала широко известна благодаря усилиям современных нам историков, философов и политиков, часто связывающих ее с имперской идеологией. Однако серьезные исследователи давно пришли к выводу, что она ни в момент своего возникновения, ни позднее не служила идеологическим обоснованием внешней политики Российского государства. Как показывают последние (в том числе зарубежные) исследования, эта теория имела хождение главным образом среди книжников, да и в их интерпретации отнюдь не выражала претензии на мировое господство России и носила не столько политический, сколько богословский характер.
Слабое подобие экспансионистских идей можно обнаружить в русском обществе в более поздний период, когда гигантское расширение территории Русского государства уже состоялось.
В ряде так называемых Сибирских летописей, написанных в первой половине XVII в., главной целью похода Ермака (80-е годы XVI в.) названо «очищение» сибирских земель от власти «окаянных бусурман». На Земском соборе 1653 г. как одна из причин войны с Польшей называлось притеснение ею на Украине православного населения. В «чине венчания» на царство Федора Алексеевича (1676 г.), составленном московским патриархом Иоакимом и Новоспасским архимандритом Игнатием (Римским-Корсаковым), Россия фигурирует как единственное в мире православное царство и зародыш Царства Божия на земле, призванного охватить со временем всю вселенную. Однако пока историками не приведено убедительных доказательств того, что производные от таких «установок» идеи приобрели, в конце концов, характер государственной доктрины, официальной идеологии, которая содержала бы четко сформулированные притязания на мировое господство, на завоевание и подчинение всех (или «только» сопредельных) стран и народов.
В российской практике «идеологическое обеспечение» завоеваний давалось либо задним числом, с целью обоснования правомерности уже совершенного (как, например, осуждение Москвой «Лютеровой ереси» в разгар Ливонской войны), либо носило характер поиска поводов для развязывания военных действий (говорилось о нарушении прежних мирных договоренностей, об «обидах» приграничным жителям, послам, оскорблении личности самого государя и т. п.), но к подлинным причинам экспансии все это, как правило, имело слабое отношение.
Из числа идей, якобы взятых на вооружение творцами российской внешней политики, надо, несомненно, исключить и «политическую установку» на «собирание земель Золотой Орды». Такую «цель», равно как и стремление представить себя наследниками монгольских ханов, часто, но чисто умозрительно приписывали Москве так называемые евразийцы и многие западные историки. Настоящие причины военной экспансии России в каждом конкретном случае оказываются и прозрачнее, и глубже тех, что ей подчас без должных доказательств приписывают. Они были сугубо конкретны, а в XVI- XVII вв. и довольно скромны, ибо часто определялись элементарной борьбой за выживание.
На пике военной славы России, при Екатерине II, ее внешнеполитическая доктрина превратилась в идею имперского могущества, выражаясь в претензии на великодержавную внешнюю политику, в готовности к «распространению пределов великого государства», к продолжению «праведно начатых войн» и т. д. Но она так и не стала законченной, проработанной теорией, а являлась гибкой концепцией, по которой все войны России считались «праведными». Для их оправдания могли упоминаться «исконные» западнорусские земли, оскорбление «латинами» православных жителей Польши и т. п., но когда для оправдания наступательной политики не находилось убедительных аргументов, она развертывалась и без идеологических обоснований.
Объективный анализ геополитической ситуации в Восточной Европе приводит к однозначному выводу: первопричины территориальной экспансии Русского государства — в его геостратегическом положении, и его территориальное расширение происходило не в результате целенаправленной политики, а главным образом волею обстоятельств, т. е. органично. Русь находилась на стыке Европы и Азии и не имела естественных ограждающих рубежей. Подвижность границ, их зависимость от конкретно-исторических условий вынуждали держать оборону практически по всему периметру, на всех направлениях действий как реального, так и вероятного противника, т. е. и на юге, и на западе, и на востоке.Поэтому вслед за «парированием» ударов извне Русь сама должна была «делать выпад» и так шаг за шагом продвигаться на восток, юг и запад. И хотя ни один из этих шагов нигде не обеспечивал ей безопасной границы надолго, без них было невозможно выживание Русского государства перед лицом непрекращающегося давления со всех сторон. Таким образом, русская территориальная экспансия носила преимущественно стратегический характер, определяясь потребностями военной безопасности и государственной стабильности.
Даже такой, казалось бы, сугубо экономический мотив, как установление контроля за главной водной транспортной артерией Восточной Европы, был тесно увязан с нуждами обороны, ибо Волга в своем среднем и особенно нижнем течении имела большое военно-стратегическое значение, предоставляя возможность либо объединять, либо, напротив, разделять силы противников Руси на восточных и юго-восточных рубежах. Позднее немаловажным стимулом экспансии явилась необходимость в новых землях для размещения на них служилых людей. Связь этой меры с задачами обороны страны также очевидна.
При выяснении причин территориального роста России нельзя обойти вниманием и сторонников теории «благоприятных обстоятельств», согласно которой Россия шла к новым границам, как только для этого подворачивался удобный, с точки зрения ее правителей, случай, а также мнение тех историков, которые указывают на личную заинтересованность честолюбивых представителей правящей элиты в завоеваниях, приносящих им славу, укрепление международного авторитета, награды и т. п.
Отрицать роль субъективных факторов в истории, конечно, нельзя, однако трудно себе представить, чтобы они определяли внешнюю политику какой-либо страны на протяжении многих столетий. История не знает таких примеров. А для выяснения главных причин территориальной экспансии России вполне достаточно тех объективных обстоятельств, о которых шла речь выше.
В условиях постоянной военной опасности являлось неизбежным отвлечение на нужды обороны страны большей части получаемого в стране совокупного прибавочного продукта, замедлявшее темпы ее социально-экономического развития, и высокий уровень ее милитаризации в целом. Российское государство с момента своего возникновения практически постоянно находилось в весьма сложной внешнеполитической ситуации, порой ставившей под сомнение само его существование, и не могло себе позволить такую «роскошь», как долгосрочные и четко сформулированные экспансионистские цели.
Римляне открыто претендовали на то, чтобы их государство стало единственным во вселенной, совпадающим по своим размерам со всем цивилизованным миром. Аналогичной была и китайская имперская традиция. Создатели кочевых империй верили в данное им Небом (Тэнгри) божественное предназначение покорить весь мир. В России отвлеченные идеи, подразумевающие экспансию ради экспансии, просто не могли прижиться. Приоритетные внешнеполитические задачи, стоявшие перед правящими кругами России, в каждый исторический период, в каждый конкретный промежуток времени были сугубо конкретными и разными, определяясь сцепкой вполне конкретных, наиболее актуальных в тот или иной момент обстоятельств.
Так, до 1517-1521 гг., когда еще действовал заключенный Иваном III дружественный договор с Крымским ханством, во внешней политике Москвы ведущим было западное и юго-западное направления («Литва»). С 1521 г. до начала Ливонской войны приоритетным для Русского государства являлось восточное и южное направления внешней политики. От Ливонской войны до Смуты Россия вынуждена была вернуться к решению внешнеполитических задач, стоявших перед ней еще в конце XV в., и прежде всего, стремилась вернуть земли, захваченные Речью Посполитой. В 30-40-х годах XVII в. западное направление внешней политики вновь сменяется на южное, что диктовалось необходимостью сосредоточить все силы для отражения татарских нападений. Снижение татарской активности на юге позволило в 50-е годы XVII в. опять переориентироваться на запад, где одной из самых приоритетных задач стала борьба за Украину. Одновременно происходил мощный рывок на восток — в Сибирь. Во второй половине XVII в. вплоть до Азовских походов Петра I внешняя политика России была главным образом ориентирована на юг и юго-запад. Принципиально геополитическая ситуация изменилась с началом Северной войны, когда Петр I угадал наиболее благоприятный момент для нового поворота внешнеполитической активности России на запад — в связи с неизбежным крахом авантюристической политики Карла XII.
Об имперской специфике России
Эмоциональность в подходах к этому вопросу не должна, однако, служить препятствием к выявлению в имперской истории России как сугубо специфического, в корне отличающего ее от других современных ей империй, так и общего с ними. Сам факт значительного расширения территории государства никак не выделяет Россию из числа не только империй, но и вообще государственных образований эпохи феодализма — времени, когда Российская империя зарождалась и складывалась.
Низкий уровень развития производительных сил и экстенсивный характер экономики в «традиционном обществе» не позволяет государству успешно развиваться, не расширяясь территориально, в том числе за счет соседей, и чем оно моложе, тем, как правило, большей военной активностью отличается. Никогда не прекращалась на нашей планете и борьба за природные ресурсы. Естественно, что «чужие» территории в борьбе за «место под солнцем» захватывала и Россия, однако попытки представить ее самым крупным в мировой истории «захватчиком» не выдерживают критики, ибо опровергаются простейшими арифметическими подсчетами, которые свидетельствуют, что Россия отнюдь не была «рекордсменом» по аннексиям, и если сравнивать размеры территорий, присоединенных к основному «государственному ядру» ее и других европейских государств, то даже за период до 1914 г. она в этом отношении уступала таким странам, как Великобритания, Испания, Португалия, Бельгия, Германия. Да и великодержавные амбиции у русских никогда не были столь же велики, как, например, у англичан, которые в XVI в. заявляли, что Бог — англичанин, а в XIX в. считали, что «Англия должна быть первой среди наций и руководить человечеством...» 10. Тезис о превосходстве англичан над другими народами (как и тезис о «бремени белого человека») проходил красной нитью в сочинениях даже либерально настроенных британских ученых второй половины XIX в. 11
Причины трактовки внешней политики России как однозначно агрессивной и захватнической кроются, видимо, не только в политической предвзятости или недостаточности знаний конкретно-исторического материала об обстоятельствах русской территориальной экспансии, но и в том, что историю Российской империи многие исследователи рассматривают сквозь призму хорошо им известных реалий европейской политики и видят аналогии там, где их, несмотря на внешнее сходство, по сути нет. Так, понятие «безопасность границ» в XVI, XVII и даже в XVIII вв. могло оказаться несопоставимым на Западе и в России. Западноевропейские страны не страдали столь длительное время, как Россия, от вражеских набегов, разорявших не только окраины, но и центральные районы государств и в течение столетий наводнявших невольничьи рынки «ближнего зарубежья» сотнями тысяч угнанных в рабство представителей «имперообразующего этноса».
Беспристрастной или хотя бы более взвешенной оценке российской внешней политики, вероятно, мешает и то обстоятельство, что события многовековой давности оцениваются многими нашими коллегами с современных морально-этических позиций, чем серьезно нарушается один из основополагающих принципов объективного исследования — принцип историзма. Отсюда и подход с одними и теми же мерками к русским завоеваниям XVI-XVII вв. и более позднего времени, и явное злоупотребление терминологией из современного политического лексикона с негативным оценочным подтекстом. В связи с этим уместно вспомнить, что, например, относительно понимания термина «агрессия», широко употребляемого западными историками при характеристике действий средневековой России (его, впрочем, любят использовать и многие российские ученые — главным образом при оценках политики других государств), не могли прийти к единому мнению ни Лига Наций, ни ООН. Одно это требует большой осмотрительности при переносе подобных понятий в глубь веков. Когда речь идет о далеком прошлом, желательно все же избегать клише, вызывающих слишком современные ассоциации.
История Средних веков и Нового времени не знает случаев, когда какое- либо государство отказывалось от экспансионистской политики по морально- этическим соображениям. Если государства в ту эпоху вели себя «смирно», то лишь потому, что у них не было сил захватывать «чужие» земли. Так что отсутствие имперского статуса даже с точки зрения современной морали и этики никак не должно быть предметом чьей-либо гордости и, соответственно, принадлежность к ряду имперских государств не должна служить поводом для осуждений.
- Московское государство XV-XVII вв. по сказаниям современников-иностранцев. М., 2000.
- Артамонов В. А. О русско-крымских отношениях конца XVII — начала XVIII вв. // Общественно-политическое развитие феодальной России. М., 1985.
- Бахтин А.Г. Причины присоединения Поволжья и Приуралья к России // ВИ. 2001. № 5.
- Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. Перев. с англ. М., 1995.
- Морозова Л.Е. Два взгляда Сигизмунда III на Русское государство // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. М., 2002. Вып. 2.
- История внешней политики России. Конец XV-XVII век. С. 9, 208.
- Российская империя от истоков до начала XIX века. С. 60.
- Цит. по: Никифоров Л.А. Русско-английские отношения при Петре I. [М.], 1950. С. 4.
- Левандовский А. Сибирь из нас не «вытянешь...» // Родина. 1995. № 2.
- Лурье С.В. Российская и Британская империи: культурологический подход // Общественные науки и современность. 1996. № 4.
- Гелла Т.Н. Империя второй половины XIX века в оценке британской либеральной мысли // Историческая наука на рубеже веков. Статьи и материалы научн. конф. Екатеринбург, 2000.
Комментариев нет:
Отправить комментарий